«…Душа готова, как Мария, к ногам Христа навек прильнуть.»
Ф. Тютчев
Любовь даётся только свыше – даётся небом только раз.
И внуки, может быть, напишут историю любви – про нас…
В центральной прилукской библиотеке была презентация книги Лилии Черненко «Густынские этюды. Духовная поэзия». Книга посвящена игуменье Вере, которую она почитает своей «милой мамой», открывшей ей «духовные истины удивительной глубины». Свет Божественной любви, исходящий из Густынской обители, согрел её сердце, и миру явились удивительные духовные стихи, написанные под «созвездием веры, надежды, любви…». Ниже представлены несколько ее стихов.
Лилия Черненко (Бондаревич)
«Спасибо, Господи, Тебе
За утро и за вечер
В моей неправильной судьбе,
За долгожданность встречи,
За то, что не сулишь наград,
За музыку хоралов:
Их звуки дивные летят
Под купол — в небо храма.
За то, что сыном я горжусь.
За внучки детский лепет,
За боль, за радость и за грусть,
И за иллюзий пепел…
За то, что под окном сирень
Ветвями всех обнимет!
За мой с бедой и счастьем день —
За всё Тебе спасибо!
И что от стужи бытия
В густынских храмах греюсь…
За то, что верую в Тебя,
Живу, люблю, надеюсь!..»
* * *
На дорогах Земли трудно встретиться —
По углам разбрелось человечество.
Забавляется злобой и войнами:
Сколько чёрных платков под иконами!
Мир раскрашен кровавыми красками
И заплакан слезою славянскою.
Подступает, как тьма, одиночество,
Но пророчеств нам добры так хочется!
Помоги нам Творец Мироздания!
Научи доброте, состраданию!
Научи милосердию, сродности,
В души дай хоть по капельке совести!..
.И летит вдаль карета почтовая,
Пыль вселенскую метя подковами.
И везёт в небеса нашу весточку —
Нам откроют вверху занавесочки?..
* * *
Этот дождь, как начало потопа –
И спасётся в ковчеге хоть кто-то?..
Мы из глины ковчег свой слепили –
И несёмся впотьмах, как слепые,
А воде — ни тропы, ни дороги,
Далеко до спасенья, до Бога…
Мы молитву так наспех читали
И про Библию мало так знали!..
Что с судьбою своей натворили –
Не прощали мы и не любили…
Мы прощать вообще не умели —
Наши Ангелы тихо седели…
На судьбу, на себя нет обиды.
Спит на дне всех морей Атлантида…
Если любим, в потопе спасёмся?..
Доплывём до земли и до солнца?..
Все в воде — птицы, страны и дети,
Травы, храмы, все книги на свете…
И зачем так летим мы в Европы,
Будто там не бывает потопов?!.
Забираем с собой, как наследство,
Страхи счастье, качельное детство…
За виною идёт наказанье –
Не отсрочить нам с Небом свиданье…
Этот дождь, как начало потопа –
И спасётся в ковчеге хоть кто-то?..
* * *
Я знаю, каждый звук не лишний, до края ими ночь полна,
Я верю, всё-таки услышим пророчеств мудрые слова;
Плач матери — нет больше сына; и плач травы; печаль снегов
Над свежевырытой могилой, на перекрёстке всех ветров;
Звезду, что плещется в колодце; с переселенцами вокзал. .
Услышать только остаётся, что Бог ещё ВЧЕРА сказал. . .
* * *
Во спасенье души Зажигаю свечу –
Помоги же, Господь! – Я прошу, я шепчу –
Нам войну побороть! Кто в могилах лежит,
Кто в окопах засел, Пуля в сердце летит –
Кровь течёт по росе. . . Брат на брата пошёл. . .
Осени нас крестом – Ты ж для мира взошёл
На святой Свой престол! Дай раскаянье всем,
Кто так тяжко грешит! Подари Вифлеем
Во спасенье души!
* * *
МОЛИТВА
Только я и свеча У иконы святой,
И звезда горяча Над моей головой…
Нас, Господь, Ты прости, От беды сбереги
На нелёгком пути Недобра, нелюбви.
За окном вдруг война, Будто Света конец.
Защити от огня, Милосердный Отец!
Образумь нас, прости, Отними все мечи,
Дай небесную синь Этой злобной ночи!..
Отпусти мне, Отец, Прегрешенья мои,
Иорданской водой Ты меня напои.
Я в ладони кладу Своё сердце Тебе,
Свою жизнь и судьбу, Чтоб не сгинуть во тьме.
Пощади же меня, Пощади и прости!
Я — навеки Твоя: Сердце держишь в горсти.
* * *
ПОКА ЕЩЁ ЖИВЁМ
Весь мир, как на ладони – Как карта на стене.
Зачем же столько боли Всем людям на земле?
Афинские трактаты Затеряны в веках,
И греются солдаты В столетьях на ветрах.
Пшеничный колос выспел – Печётся хлеб в печи,
Сократ свой яд уж выпил У лепестка свечи.
И в XXI веке Войну вновь познаём:
Горят пустыни, реки, А мы ещё живём.
То пули, то ракеты Над головой летят,
И мамы всей планеты Ждут сыновей-солдат.
Снует на прядке нитка, Дождь за окном идёт,
Сверчок настроил скрипку И песенку поёт.
Погасли звёзды, солнце Над всем вселенским злом.
У мамы свет в оконце – Пока ещё живём.
Цветёт у мамы мальва, Лампада есть с огнём…
Под ликом православным Пока ещё живём!
* * *
У ИКОНЫ БОЖИЕИ МАТЕРИ
Глядит на нас с иконы Божья Матерь –
Взгляд чист Её и светел, как всегда.
И любит всех — тех, кто пришёл на паперть,
Кто причащается у Алтаря…
Как милосердно и смиренно сердце –
Все знают Доброту, Любовь Твою:
Всегда в пути — недавно под Донецком
От пуль спасала мальчиков в бою…
То в городе, то где-то на околице –
Где больно, страшно, где терпеть не в мочь,
Так ясно ощущают Богородицу,
Которая пришла спасти, помочь…
О, Матерь Божья, под Твоим Покровом
Детей рожаем, боремся с бедой,
Нет в этом миру для Тебя чужого:
И каждый сын — младенец, муж седой…
Сакральные есть в нашей жизни вещи –
Любить Ей, вечно жить в веках!
О, самая прекрасная из женщин —
Святая Дева с Сыном на руках!
* * *
БУСИНКА ИЗ ЧЁТОК
Мои вопросы не абсурдны —
Ответы я ищу с утра:
И если Бог — Любовь и Мудрость,
То Богоматерь — Доброта?..
* * *
Блаженная старица, игумения Таисия Леушинская (Солопова М. В.) — ближайшая духовная дочь св. прав. Иоанна Кронштадтского, который называл ее «Избранницей Царицы Небесной». Настоятельница Иоанно-Предтеческого монастыря, женской Лавры Русского Севера, созидательница женской Фиваиды, древа десяти женских монастырей, произросших из Леушинского корня. Тайнозрительница, сподобившаяся 7 явлений Божией Матери, и явления Святой Троицы.
Духодвижная поэзия игумении Таисии — уникальный духовный дневник инокини. Будучи родственницей А. С. Пушкина, она унаследовала многогранный поэтический дар, который высоко оценил св. Иоанн Кронштадтский.
Cтихотворения игумении Таисии
Дорогие минуты
Бывают чудные минуты,
Отрады полные святой,
Когда небесной лиры звуки
Как бы беседуют с душой.
Бывает сердца упоенье
Струей небеснаго вина;
В благоговейном умиленьи
Душа стремится в небеса.
Тогда смолкает вся тревога
И, словно в сладкой дремоте,
Мысль созерцает в небе Бога
И внемлет горней красоте.
Тогда все тленное, земное
Так чуждо, тягостно для нас;
И сердце чувствует иное
Блаженство там, на небесах!
О, как минуты те бесценны
В юдоли плача и скорбей!
Они нам дороги, священны,
Они — отрада наших дней!
* * *
В полночный чаc
(на берегу реки, в келье на балконе)
На берегу реки широкой,
Среди безмолвной тишины,
Сижу я в келье одинокой
В полночи тихие часы.
Еще не брезжится рассветом
Передо мною небосклон, —
Ночным, таинственным приветом
Дарит природа; всюду сон,
И тишину ту нарушает
Лишь тихий плеск ленивых волн,
Когда веслом их рассекает
Рыбак, влача свой утлый челн.
Мой взор куда-то в даль стремится,
Она покрыта мглой ночной;
И сердце просится молиться,
Легко ему в тиши святой!
О, как далека вся тревога,
Мне словно чуждым стал весь мир
Я созерцаю в небе Бога,
Я ощущаю в сердце мир!
* * *
Люблю тебя, мой крест, — ты символ искупленья,
Хвалюсь тобой в скорбях, ты в них отрада мне;
Хвалюсь тобой, мой крест, в тебе мое спасенье,
И в мой последний час мне помощь на кресте!
Сознательно несу тебя свободной волей,
О, крест мой дорогой, люблю тебя душой!
В тебе хвалюся я моею скромной долей
И грустно было бы расстаться мне с тобой!
Не нужно счастья мне здесь, счастия земного,
Там счастие мое с тобою в небесах;
Когда достигну я отечества родного,
Ты предваришь меня и там на облаках!
* * *
«Аще кто жаждет, да придет ко Мне и пиет…»
«Кто жаждет, пусть ко Мне приидет,
И от воды Моей пиет!» —
Сказал Господь, — «Он свет увидит
И сладость в сердце обретет».
Я жажду, Господи, я жажду!
Напой меня Твоей водой,
«Да не ктому во веки вжажду»!
Напившись той воды живой!
Я немощствую, я страдаю
От жажды, глада добрых дел;
В трудах, в скорбях изнемогаю,
Влача свой нищенский удел!
Чтоб не ходить мне за водою
«К колодцам ветхим и гнилым»,
Напой меня Твоей водою
И Твоим Духом Всесвятым!
* * *
«Светлый гений«.
В честь рождения Наследника Цесаревича и Великого Князя.
АЛЕКСЕЯ НИКОЛАЕВИЧА
В годину скорбную, в годину страшных бедствий,
Всеобщих слёз людских и пламенной мольбы
Над Русью мощною парил пресветлый Гений,
От Бога посланный с Небесной высоты.
Парил он радостно над Северной столицей
Словно ища себе приюта на земле.
Как озарил восток свет утренней денницей
Спускаться долу стал, спускаться долу стал…
В палатах царственных Царица мать сидела,
Улыбка тихая украсила уста,
В молитве пламенной душа ее летела
К Престолу Вышнего Царя на Небеса….
А светлый гений тот, спустившийся над нею,
Душу великую крылами покрывал,
И с трепетом ее лаская и лелея,
Счастливой матери младенца подавал.
Прими, Царица Мать, тебе на утешенье,
На радость велию Державному Отцу
В залог грядущих благ в знак мiра умиренья
И славы Русскому Великому Царю.
О, Светлый Государь, о, Царь наш Православный!
Cердце трепещет в нас любовию святой!
Да здравствует Твой сын, Твой Первенец Державный!-
Так молится вся Русь единою душой!
* * *
Святому Архистратигу Михаилу.
Великий, чудный Михаиле,
Как сладко имя твое мне!
Ты мне помощник в здешнем мiре,
Ты мне отрада на земле!
Но я страшуся дерзновенья,
Какое чувствую к тебе!
Я вся в слезах и в униженьи,
Как червь, влачусь я по земле!
О, как воззришь ты светлым оком
На землю мрачную греха?
И на людей, забывших Бога,
Забывших и самих себя!?
Ты горних сил всех повелитель,
Ближайший зритель Божества,
Советов Тройцы исполнитель,
Судеб таинственных слуга!
В твоём величьи безподобном
Земных страдальцев не забудь!…
Здесь — на земле, и там — за гробом
Всегда заступником нам будь!
* * *
Крест Христов
Смотрите люди, вот пред вами
Животворящий крест стоит;
На нем распятый меж врагами
Страдалец-Праведник висит.
Висит поруганный, презренный,
С глубокой язвою в ребре,
Своею кровью обагренный,
В венце терновом на главе.
Уста Его, запекшись Кровью,
Все с тою ж кротостью, любовью
Вещают людям-беднякам:
Смотрите , — Я страдаю Сам!
Мой крест тяжел и, без сравненья,
Тяжеле ваших всех скорбей»
Не в нем ли Вам пример терпенья
В надежде лучших светлых дней?!
Все Ваши скорби скоротечны;
Минуют все как сон, как тень;
А воздаянья за них — вечны!
Терпите ж, будет светлый день,
Который я вам чрез страданья
У вечной правды приобрел;
Имейте ж люди упованье
За вас страдал Я, в рай вас ввел!»
* * *
Летние ночи на севере
Ночь на реке Пинеге на 10 -е июня 1899 г.
Дивны, торжественны летние ночи
На севере хладном России родной!
Но скоро сомкнутся усталые очи, —
Вечер сменится утра зарей.
Вот полночь: но мрака она не видала,
Ещё не угасла вечерня заря,
А в небе другая заря заблистала
С востока день новый вселенной даря.
Зеркальна поверхность Пинеги прелестной,
Широко разлившись в крутых берегах,
Струится и пенится, словно в ней тесно
Волне непослушной в угрюмых скалах.
И, словно любуясь своей красотою,
В ней отражает свой солнышко луч,
Быстро вздымаясь над спящей землею,
По воле Творца совершает свой путь.
И утро земное таинственно чудно, —
Природа вся внемлет Владыке Творцу;
Его мановению вечно послушна,
Пред ним преклоняет смиренно главу.
И с выси небесной незримою дланью
Ее осеняет Владыка Творец,
Таинственным гласом вещая созданью:
«Ты спишь еще чадо, — но бдит твой Отец!
Я с вечера утру велел возсияти
Зари не гасил я в ночных небесах;
Проснитесь же люди — и дар благодати
Примите, сокройте в разумных сердцах!»
* * *
Где спасение?
О великая Русь державная,
Русь могучая православная!
Наша матушка ты родимая,
Настрадалась ты, Русь любимая.
От монгол, татар, от неверов злых;
Неисчесть твоих всех невзгод былых!..
С бурна запада набежит волна,
На груди твоей закипит она, —
Приосанится грудь могучая,
Всколыхнётся в ней кровь кипучая,
Затрепещет в ней сердце русское,
Сердце русское, богатырское.
Рвётся в битву оно, в битву крепкую
За любовь к Царю беззаветную.
Против всех невзгод устояла ты
И самих врагов удивляла ты.
Кто ж держал в тебе доблесть крепкую7
Знать, могучая сила некая!
Эта сила твоя чудоточная —
Вера праотцев непорочная.
Принесла она рукой смелою
От твоих сынов жатву зрелую
Христу Господу лик святителей
И пустынников, и обителей.
Верой деды твои величалися,
Верой жили отцы — прославлялися.
Ты ж оставила путь отцов твоих,
Уклонилася в путь «сынов чуждих»,
А сыны-то те враги чуждые:
Твоей гибели только нужно им.
И в годину бед ты к кому прильнёшь,
Головою своею усталою?
Слезу скорбную перед кем прольёшь,
Слезу горькую и кровавую?
Вспомни силу ты твою крепкую,
Веру твёрдую беззаветную.
Милосерд Господь, Он всегда с тобой;
Поспеши к нему, припади с мольбой
У святого креста, у подножия,
Где пролита кровь Сына Божия.
Восхвалим Его песнью славною:
«С нами Бог, с нами Бог, православные!
* * *
Тимонин Александр Васильевич:
Невыдуманные истории с хорошим концом
Я родился в деревне Мустамяки, в двух шагах от бывшей дачи Максима Горького, превращенной в сельскую школу. Сидел за партой в спальне Марии Фёдоровны Андреевой и этому обязан «…развившейся во мне охоте к чтению и вообще к занятиям литературным…»
Чудеса — там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются. Дени Дидро.
Ч У Д О
« Чудо!» — часто слышится в автобусе, среди паломников, по поводу самых обыденных вещей и заурядных событии. Чудо, воспринимаемое, как фокус, раз – и неожиданно совершилось, сложнее осознаётся в виде медленного процесса, с исходной точкой ожидания, не замечаемого течения и достижения результата в отсутствии внешнего эффекта.
Началось всё где- то за полгода. Случайно, или в соответствии с темой, — чудесным образом, узнал о паломнической поездке на Леушинское стояние. О самом же существовании в Питере подворья Леушинского монастыря знал я давно. Именно в этом здании в советское время находился областной психоневрологический диспансер, где часто оказывался сильно контуженый, потерявший в войну всю семью, от отчаяния и боли впадавший в неистовство мой батя.
Здесь, на восстанавливаемом подворье, я впервые увидел чудесный образ Богородицы Леушинской, называемый « Аз есть с вами и ни кто, же на вы» поразивший меня, знающего русские иконы — реалистично написанным ликом Богоматери, кажущимся знакомым с детства, напоминающим русские лица моих родных женщин, простым, теплым и ясным.
О самом же Леушинском монастыре я много слышал от бабы Мани, собиравшейся с девичьего возраста постричься в Леушине. Баба Маня – сестра моей бабушки, старшая из четырёх сестёр, в шутку по имени батьки звавшихся, на манер модных в то время певичек — «сёстры Фёдоровы». С четырьмя девками на полях страны деду Фёдору делать было нечего, он кормился от воды. Дед ставил и выбирал сети, а на вёслах « вечным двигателем» сидела баба Маня. Перед глазами стоят узловатые с ревматическими суставами, разбитые этими веслами и колхозной работой, бабушкины руки. Куда там в монастырь. Батька не благословил, и рад бы в рай …. но трое младших сестёр жрать хотят. В двадцать лет бабушка вышла замуж за вернувшегося с японской войны деда Афанасия. На вёсла села моя родная бабка Варвара. С мужем баба Маня жили хорошо, старики вспоминали замечательные герани на окнах их дома, чистоту отбеленных половиков и удивительные бабушкины пироги. Одна беда – Бог не давал детей. Теперь отпустить в монастырь она просит мужа. Мягкий дед Афанасий не перечит её намерениям, но как, то неожиданно заболевает и умирает году в двадцатом. Потом стать монахиней бабушке помешала власть, надо было ишачить в колхозе. Потом монастырь закрыли. На переселение в сороковом году, в только что отвоёванную у финнов Райволу, баба Маня поехала вместе с тоже овдовевшей к тому времени моей бабкой и тремя её детьми. К началу войны бабушка была ровесницей мне сегодняшнему — ей было 56 лет, а вся тяжесть эвакуации, возвращения, военной и послевоенной пахоты в колхозе была ещё впереди, как и пенсия в четырнадцать рублей, впервые полученная где-то под семьдесят. Моя мать и родная бабушка умерли рано, отец болел, вот так и случилось, что я вырос на руках у бабы Мани.
Зима. Утро престольного праздника. Бабушка вытащит из печи, выложит на холщёвое полотенце свои знаменитые пироги с грибами, брусникой и говорит:
— Лопай, неслух, умру поминать будешь.
Бабушка дожила до девяноста и умерла когда я был в море. Её хоронили без меня. Память об этих пирогах, чувство жалости, тоски, невозвратности и невозможности что — то изменить остаются постоянно во мне.
Леушинский Иоанно Предтеченский монастырь находился в восьми верстах от деревни Ягорба. Деревни, где жили все мои предки, деревни теперь затопленной на дне Рыбинского водохранилища, вместе с монастырем и сотнями других деревень. Тысячи разбросанных по миру жителей сделались какими-то Иоаннами Безземельными. Бог с ним с домами и добром; впереди великая война — миллионы потеряют жизни, потеряна Родина, утрачены «отеческие гробы», потерян уголок земли, где родился и куда возвращаешься в мыслях с надеждой когда-нибудь оказаться там. Хотелось исполнить желание отца, ушедшего в сороковом году в армию и вернувшегося с фронта уже в края иные. Посмотреть на залитую водой Родину. Побыть рядом. Послушать окающую, совершенно с иной мелодикой, верхневолжскую речь земляков. Помянуть поколения неизвестных мне предков — крестьян — землепашцев и рыбаков, безвылазно живших на этой земле со времен Чурилы Пленковича и о которых в летописи осталось одно общее упоминание: «рать моложская прибежала на Куликово поле с опозданием, но порубиться успела славно».
Отдать ушедшим неисполняемый долг, отблагодарить, подаривших нам жизнь, не потерявших веру и передавших нам маленькую её частицу, не отнятую ни пионерской организацией, ни комсомолом, ни партактивом.
К месту сбора, к назначенным на отправление шести часам пятого июля, подбросил меня сын Серёга. Уютный дворик. Никого нет. В ожидании рассматриваю, как три бомжа аккуратно разбирают бачки, к завтрашней радости дворника, раскладывая мусор вокруг. Собираются паломники. Наблюдаю. Маленькая девочка с матерью. На традиционный вопрос:
— «Здравствуй девочка. Как тебя зовут?» Вместо привычного:
— «Сам ты старый …..»
— « Настя». Приятно и не традиционно. Подходят несколько мужиков моих лет, один из них усиленно снимает на камеру. Четверо парней. Семейная пара. Ещё пара рука об руку — религиозное воспитание. Отрадно. Остальные женщины в возрасте 30 -50. Длинные юбки, косынки на головах. Крепкие бабы тащат здоровые сумки. Большинство знакомы меж собой, едут не в первый раз. Командует всем секретарь батюшки Катя. Удивительное сочетание монахини и бойкого менеджера с Мальцевского рынка – во всём чёрном, уголки рта опущены даже когда улыбается, передвигается бегом как капля ртути быстро и напористо. В восемь поднимаемся в храм, батюшка служит молебен, в начале девятого начинаем грузиться. Мне достаётся место в последнем ряду, коленки к ушам. Порадеем. Грузимся по формуле – количество мест +1, стенаниями всего автобуса, сломив сопротивление водителей, Николая и Сергея втиснули в автобус опоздавшего ветерана. Трогаемся. Присоединяюсь к обсуждающим чудеса. Батюшка сообщает об изменении маршрута, вместо поездки вокруг Рыбинского водохранилища едем к истоку Волги потом через Тверь и Углич в Брейтово. Приятное удивление всегда мечтал побывать у истока Волги. Чудесно.
Выехали из Питера, батюшка начинает читать акафисты. Батюшка — отец Геннадий Беловолов, лет сорока, высокий с хорошим лицом, борода с проседью, волосы завязаны в косицу. Вокруг глаз «ленинские» морщинки. Близорук? Нет – читает без очков, значит смешливый. На вопрос соседу:
— «А батюшка, из каких будет?» Сосед отвечает:
— « Из беглых. Филолог. Сотрудник музея-квартиры Достоевского». Удивление. Уважение. Интерес.
Проезжаем Любань, Мясной бор, Чудово, Новгород места знакомые по дотошно изучаемой истории Ленинградского фронта. Сворачиваем с трассы, движемся по пустой дороге с близко подступившим лесом. Собирается дождь, темно, засыпаю. Демянск с его котлом проспал и проснулся, когда свернули уже на проселок. В полусне, километров восемьдесят трясемся, выбивая зубами рио-риту. Темная дрога, песчаная, в гору, деревья цепляются за автобус.
Вдруг выскакиваем на свет. Деревенские дома, вдали храм. Святоольгинский монастырь. Исток Волги. Разогнувшись, бегу умываться на исток – узенький ручеёк с красной от торфа водой из которого проблемно зачерпнуть воду даже в ладони. Одновременно с интересом осматриваюсь — знакомая еще по учебнику «Природоведения» беседка, оказавшаяся восстановленной часовней, рядом валуны с патриотическими надписями времён социализма позади прекрасный храм Преображения.
Выстраиваемся, идем к часовне служить молебен. С несвойственным мне благоговением несу икону. Совсем рассвело. Начался дождь, ноги сразу промокли. Проходим в храм. В храме ремонт в начальной стадии, на бетонном полу начинают мёрзнуть ноги, бегу к автобусу меняю носки, одеваю толстенную кофтень насильно всунутую дочкой, ни чего не мешает сосредоточиться на литургии. Настоятель храма седой, но с рыжей бородой батюшка, похожий на патера из фильмов о крещении Ирландии, уступает свою кафедру отцу Геннадию. Исповедуюсь. Батюшка не мурыжит. К причастию не иду, не готов, по обыкновению накурился. В церкви начинают собираться люди из подходящих туристских автобусов. Летом народу много, зимой священник остаётся один с тремя монахинями. Последний деревенский умер в этом году. Электричество есть, но транспорт и дороги зимой отсутствуют. Всё как при княгине Ольге. Зацикленный на войне, не могу себе ответить, были здесь немцы или нет?
Фотография Прокудина –Горского .Начало ХХ века.
Монахини усиленные нашими доброхотками подают в трапезной завтрак из чего-то привезенного Катей и из своих скудных запасов. Чувство благодарности и неловкости.
После полудня едем дальше, переезжаем Волгу –уже приличный ручей, минуем Осташков. Утверждение о том, что он самый столичный из провинциальных не оправдывается или не рассмотрел из-за пошедшего по-хорошему дождя. Начинаю знакомиться со спутниками. Сдуру несколько раз называю соседа Мишу Сережей, ни какой негативной реакции. Непоказное дружелюбие, как и у большинства. Минуя официальное представление, начинаю обращаться традиционно– сестра, брат. Чудно.
Батюшка, выполняющий функцию экскурсовода, на подъезде рассказывает историю города Ржева. О воине: были бои, огромные потери. Ржев — стократный Невский пятачок. Не город — герой, город воинской славы, а огромная Русская Голгофа .
Фотография Прокудина-Горского
Полтора года 10 советских армий западного и калининского фронтов во главе с маршалом Жуковым безуспешно пытались ликвидировать Вяземско — Ржевский выступ – германский палец, направленный на Рыбинск.
Только после бесконечных неумелых атак, после Сталинграда и прорыва Ленинградской блокады, 3 марта 1943 года немцы оставили Ржев. Местные поисковики рассказывали, что немецкие позиции покрыты гильзами в 3-4 слоя, перед ними 2000 брошенных останков красноармейцев, во избежание эпидемии закопанных немцами во рву перед их передним краем. После войны колхозные трактористы подкладывали под зад сковородки и снимали с тракторов крыши кабин, чтобы легче было вылететь, если напорешься на мину. На памяти Твардовский:
Я убит под Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва-,
И не дна, ни покрышки…
Поднимаемся в Вознесенский собор, главный храм города, на горе на левом берегу Волги. Ставлю к распятию поминальную свечу. Паломники разошлись по огромному храму обсуждают буквально перед нашим приездом совершенное в канун праздника освящение предела Рождества Иоанна Предтечи.
Поехали. Старица. Остановились у стен Свято-Успенского монастыря. Стена белая, огромная закрывающая вид. Шесть вечера. Батюшка поскрёбся в огромные ворота и исчез за ними. Дождь усиливается, из автобуса вытряхиваются с неохотой. Волга в Старице течет в ложбине, оба берега связанные замечательной красоты мостом, зелёными откосами сходят к воде. Рядом со стеной памятная плита в честь адмирала Корнилова здешнего уроженца. Толпа под зонтиками упёрлась в ворота. Выходит отец Геннадий – договорился, впустят. Чудо, чудо – загалдели поезжане.
Фотография Прокудина-Горского
Старица, одно название чего стоит: Владимир Андреевич, Иван Васильевич, самозванцы татары, поляки, народные бунты — русское средневековье. Успенский Собор, лишь на тридцать лет моложе своего московского тёзки и очень на него похожий. Германо-советскими усилиями разоренный, но по чудесному вмешательству первых лиц страны, получивший финансирование и реставрированный исключительно удачно. Иконостас, резьба и иконы замечательно стилизованы под старину, не хватает фресок и позолоты, было бы полное соответствие. В подклети усыпальница родившегося и скончавшегося здесь первого русского патриарха Иова.
Дальше без остановок к месту ночлега, вокруг Твери и, через чистые и ухоженные на пивном бюджете улицы Клина.
Ночью уже в Селихово. Быстро перекусив, в темноте, валимся спать на полу на ковриках, прямо в храме.
Сон — обморок. Просыпаюсь рывком. Мысль – спал в храме, такого не мог представить. Свет утренний, неясный, с высоты из под купола льется на фрески на ярусы икон в иконостасе на стены вплотную завешанные старинными образами. Странное непривычное чувство. Обалдел, как говорят мои путешественники. Продираю глаза, иду умываться, просыпаясь, по всему храму забавно сидят и стоят на карачках заспанные спутники.
Смотрю на храм снаружи. Замечательная саврасовская пятиглавка с колокольней. Построен и освящен в честь Ильи пророка в 1813 году, до этого был деревянным простоявшим 300 лет. На стене памятная доска, напоминающая о посещении храма патриархом Алексием. Могилы священников. Несмотря на раннее утро, перестраивая бытовой корпус, уже работают русские мужики. Солнце сквозь облака, свежо. Очень тёплое чувство. Чудесным образом, храм не закрывался в советское время отсюда и огромное количество старого письма, икон с самыми необычными сюжетами, старинная утварь. Ощущение непрерывной целостности всего окружающего.
Быстро чай – автобус, едем в Конаково. Конаково и Селихово вотчина Кузнецова того самого знаменитого фарфоро – фаянцевого. Удивительным кажется сообщение, что производство вот – вот закроется, в стране не нужны постоянно бьющиеся дешевые чашки и тарелки. Название города Конаково, кажется забавным, старинным, русским. Нет, как и дурацкий Тутаев, оно происходит от фамилии подстреленного здесь красноармейца, а живут в нём переселённые жители затопленного города Корчева.
Совместная литургия и установка памятного креста в Корчеве первая официальная часть поездки. Литургия совершается в приспособленном под храм здании в районе новостроек. Очень тесно. Иконы, перевезённые из Селихова. Икон хватило бы ещё не на один храм.
Спускаемся к воде. Паломники, прихожане, несколько старожилов, помнящих, как им кажется Корчеву, местные казаки и телевизионщики. Грузимся на старенький пароходик «ОМ» и шлёпаем по воде около часа. Швартуемся к берегу у единственного оставшегося на суше дома Корчевы. Сразу по пояс в траве. Начинаем движение в сторону, когда-то бывшего здесь кладбища. Во главе старожилы, трава выше головы. Память в буквальном смысле затянутая травой забвенья. Казаки прорубаются, строят мостки через канавы. Корчева, в башке путается с Коряжмой. Старожилы теряют направление. Скрываются в траве разведчики. Крестный ход приобретает черты игры в индейцев. Чтобы подержать унывших паломников, отец Геннадий достает святыню — крест Иоанна Кронштадского серебряный с камешками и дарственной надписью от прихожан. Прикладываемся к кресту. Батюшки решают вернуться и поставить памятный крест на берегу. Местный священник ведёт за руку совсем маленькую ужасно серьёзную внучку.
Устанавливаем крест. Служим молебен. Сосредоточенно держу икону, не замечая как в руку, кусает овод – рука в момент распухает, становиться пухлой, как у младенца. И больно и смешно.
Возвращаемся. С левого борта Конаковская ГРЭС и две огромные опоры, несущие провода через водохранилище. Как нынешняя реклама, переклинивающая мозги, у меня в голове ещё остались до одури назойливые новости 60 годов – заложили, пустили первую очередь, вторую, завершили строительство Конаковской ГРЭС. Спрашиваю у казака:
– Служивый, помнишь, как строили?
— Нека, не помню.
Куда там, наверно, ходил с Платовым в Индийский поход.
Прощаемся на пристани. Двухдневная непогода заканчивается крупным летним дождиком, становиться тепло. Едем дальше. Навигатор путает водителей, несколько раз возвращаемся. Чувствуется близость Москвы, деревни, переросшие в дачные посёлки, много восстановленых храмов. Переезжаем канал имени Москвы. Памятники Дмитрова — крайней точки наступления немцев на Москву. С горы видна стоящая посреди водохранилища колокольня в Калязине.
Указатель «Храм Спаса на Нерли 6 км». Проезжаем, а жаль, всю жизнь хотел увидеть.
Спас – Угол имение Салтыкова Щедрина. Музей. До того как стать сатириком Салтыков – Щедрин был тверским вице – губернатором. Взяток не брал и быстро слетел с должности. Музей в храме, впечатление — устроители вообще не читали великого земляка.
Дорогой учитель, накрой меня своим чугунным вицмундиром!
Два щедринских персонажа из ГАИ останавливают автобус на границе Тверской и Ярославской области и, не смотря на охранительную молитву батюшки, выписывают водиле Николаю стольник штрафа. Чуда не произошло, тут «не тот товарищ правит бал ».
На закате переезжаем Волгу в Угличе. Множество храмов, сходящих к воде, сияние куполов в приглушенных вечерних тонах. Воодушевлённый батюшка предлагает спеть из волжского репертуара, запевает, толпа дружно подхватывает. Волжского репертуара хватает до Рыбинского водохранилища, на которое резко выскакиваем уже в сумерках. Едем вдоль берега.
Проезжаем удивительный объект — на карте деревня Борок. Крепкий не закрывающий вида европейский забор, очертивший приличную территорию. Десяток пятиэтажек. Не типовые особнячки. Освещенные асфальтовые дорожки. Добротно, аккуратно, обособлено. В русской глубинке.
-Миша, что это?
-Воинская часть.
-Миша, ты вообще видел воинские части?
Разобрался уже дома, это Институт биологии внутренних вод АН СССР. Институт, которым в течение двадцати лет, командовал И.Д.Папанин. Папанин был жук ещё тот. Биологии во внутренних водах все меньше и меньше, не знаю как с научной работой, но материальная часть в превосходной степени.
Опаздываем, в Брейтово уже началось стояние — главная цель поездки. Отец Геннадий в движении начинает читать акафист святому Иоанну. Подъезжаем к полуночи, сходу без заминки вливаемся в толпу стоящих на берегу у часовни богомольцев. Отец Геннадий присоединяется к четырем служащим священникам .
Необычность происходящего мешает сосредоточиться на акафисте. Совершенно библейская картина. Сумерки. Слабое пламя свечей выхватывает из темноты очертания строений и контуры людей. Ветер, разнося пение и звуки колокола, нагоняет на берег волну, раздувая разожжённый рядом костёр, вокруг которого куча освещенных мерцающим пламенем детей. На востоке Венера, напротив низкая Луна и по средине белесого неба четким рядом — фиолетовые облака, уменьшающиеся к горизонту и рваными очертаниями напоминающие крылья ангелов летящих над водой.
Дочкина кофта не согревает, хочется чаю и покурить. Нельзя, завтра причастие. В третьем часу с частью паломников ухожу спать в церковный дом. Батюшка и самые твёрдые стоят до пяти.
Утро. Иванов день – праздник, ассоциированный со страшной бабушкиной иконой цветущим папоротником и срединой лета. Деревня встает вместе с нами. Хоть батюшка и говорит, что в названии Брейтово татарские мотивы, мне кажется это чисто петровские штучки – Брей того! Брей этого! Деревни не разглядел, без долгих сборов в автобус. Не разглядел дом, который по рассказам хотели купить, когда встал выбор куда переселяться. Не хватило денег, поехали на Карельский перешеек. Может и к лучшему, ходил бы сейчас чисто бритым.
Весьегонск — восточная граница расселения веси, за Мологой жили уже словене. Всё перемешалось, но дореволюционный уклад, система хозяйствования, утварь, костюм лучше сохраняются в вепсских деревнях Ленинградской области. Здесь всё новодел. Кроме языка. Слушаю родной бабушкин выговор.
Треть города сохранилась, остальное ушло под воды разлившейся Мологи. Уровень воды низкий, в засуху из воды восстает затопленный город. В городе старики и дети, взрослое население все за 300 км, в Москве. Литургию стоим в кладбищенской церкви. Общая исповедь и долгожданное причастие. Идем через город на берег к поклонному кресту рядом с церквями, когда то превращенными в клуб и генераторную, а недавно ставшими совсем бесхозными.
Солнечно и тихо. Очень хорошо проходит молебен. Вечная память. После молебна все прикладываются к кресту Иоанна Кронштадского. Местный батюшка раздает подарки мальчишкам и девчонкам отличникам воскресной школы. Сидим, греемся у церкви, местный дед былинно рассказывает, о том, что особо рьяные верхолазы, сбивавшие церковные кресты, все как-то дико и быстро умерли.
Едем дальше от Москвы, в глубинку по вполне сносным областным дорогам, о которых так много было пролито слез. Пересекаем Весьегонский и Бежецкий уезд, по местам, куда не то что немцы, но и татары не добрались. За окном вырисовывается картина разорения, какой не видать проезжая по федеральной трассе.
Дороги теперь есть, но вокруг необрабатываемые, зарастающие кустами и борщевиком поля, заброшенная земля, которую веками так стремились получить крестьяне. Десятки пустых деревень. Крепкие дома с неосвещенными к вечеру окнами, а то и просто с высаженными рамами, заросшие по крышу бурьяном фермы. За все 3 тысячи километров встретили два стада коров.
Заброшенный, лишь недавно построенный агрогородок с дорогами, технологическими площадками, каменными коттеджами на две семьи, с огромной фермой, по фронтону которой выложено «Интенсификация – 90».
За поворотом абсолютно пустая деревня с одиноко стоящим по средине памятником, погибшим где-то на войне землякам. Ни мёртвых, ни живых.
Если так везде в России, не смотря на речи симпатичных московских парней, надо спасаться. Пропадём. Бежать из городов и мешочничать негде.
А вот и сам Бежецк. Добежали. Аккуратный маленький городок. Все в прошлом.
Благовещенский женский монастырь — старые тополя, бытовые корпуса, в центре бывший приходской храм.
Останавливаемся у ворот. Зазвонил колокол. Удивление и мысль совершенно дикая – «Не уж-то, нас с колоколами встречают? !…».
Проходим в ограду. Осматриваемся. Несколько монахинь, послушницы, мужики-строители, несколько девочек лет от 7 до 14. Девчонки, одетые по случаю праздника в одинаковые новенькие платьица уставного покроя. Как и все девчонки одетые в обновки втихаря что-то на себе рассматривают и поправляют. Дети из проблемных семей, живут в монастыре, нормально ходят в школу, но повадки монашеские без детского кривляния и суеты.
Выходит настоятельница — мать Александра. Преклонного возраста полная женщина, передвигается тяжело с помощью послушниц, лицо живое, глаза ясны, внимательные, лучистые, не хочется отводить взгляда.
Отец Геннадий приветствует настоятельницу. Матушка сразу приглашает обедать, в специально поставленную, из свежих досок, обтянутых полиэтиленом, летнюю столовую.
На столе штук шесть рыбных и овощных закусок, борщец, котлеты рыбные, выпечка, квас. Накануне говевший, начинаю пускать слюни. Кроме обилия еды, меня, щепетильного в расчётах и привыкшего к предоплате, поражает ни чем незаслуженное безвозмездное внимание. Подают девчонки, серьёзно и старательно. Матушка говорит, что и готовили тоже в основном они. К концу трапезы завязывается общий разговор. Отец Геннадий на подъезде, загодя сказал, что мать Александра обладает даром убеждения, и не то что бы даром пророчества, но довольно безошибочным предвидением. Разговор идет о вере, о суетности мира, о привлекательной со стороны и тяжёлой в реальности монашеской жизни, о главной монашеской добродетели – смирении. Поражает ясное миропонимание настоятельницы.
Матушка, приглашает всех приехать ещё раз:
— Поезд ходит. От Питера 300 километров. Вы там живёте суетно. Потом поздно будет. Рассказывает о письмах, приблизительно одинаковых — 70 лет, умирать страшно, примите.
— Куда? Всё в руинах. Нужны работники.
Девчонки, навострив уши, шустрят, убирая посуду.
Уезжаем на молебен у кладбищенской церкви.
Возвращаемся в монастырь, стол накрыт заново с той же аккуратностью и изобилием. Ужинаем. В конец разморенные и сытые паломники отваливаются от стола. Теплый вечер, после нескольких дождливых дней. Прозрачный чистый воздух. Лучи солнца сквозь зеленую ещё влажную листву тополей. В моем ерническом сознании возникает дурацкое «Чаепитие в Мытищах».
Матушка продолжает удивлять, подозвав двух монахинь и девчонок, и предлагает им спеть.
Запевают. Поют красиво и слажено.
-«Неправильно.» — прерывает настоятельница. Повторяют.
-«Неправильно.» Без возражений начинают снова, и так несколько раз.
Сначала поражает бестактность настоятельницы, потом доходит – дело не в пени, матушка показывает нам, досужим говорунам, заболтанное монашеское смирение. Не проста матушка Александра.
Монахини поют, вначале смутившиеся паломники, слушают, раскрывая рты. По окончании мокрые глаза и не уместные в монастыре аплодисменты.
Возникает удивительное чувство единения с поющими, с матушкой, с этим монастырём, с со всем Божьим миром.
Слежу за девчонками — дети, должны же что — то отчебучить. Не отчебучивают. Опираясь на свой скорбный ПТУшный опыт, обращаюсь к отвечающей за воспитание девочек — матушке Сергии:
– Вам, наверно, легко с такими детьми?
— Очень трудно. Живём надеждой — людьми вырастут. Не пойдут в монахини – прибавится в Бежецке ещё несколько хороших семей.
С матушкой Сергией вхожу в храм. Она говорит, что в монастыре совершается особая треба — «сорокадневная лампада».
Дорогая баба Маня, вот как, чудесным образом, представилась возможность помянуть тебя и с лёгким сердцем и с подходящим моменту настроением помолиться о твоей душе.
Паломники, с батюшкой рассматривая иконы, долго ходят по вечернему храму. Пора прощаться, но уезжать не хочется. Выходим во двор идем к воротам, фотографируемся, паломницы, толпятся вокруг матушки, всем хочется её о чём-то спросить и услышать желаемый ответ. Прощаемся. Стесняясь, не делавший этого не когда ранее, неловко кланяюсь матушке в ноги. Садимся в автобус и долго на прощание машем. Слезы на глазах у паломниц и у провожающих. Чудо совершающееся незамечаемо.
В сумерках проезжаем Максатиху, опять подводит навигатор, очередной раз заблудились посреди России. Какой — то парнишка доброхот, на самой разлохматой «копейке» без номеров, вывозит нас на трассу и ещё некоторое время катит, впереди мигая габаритами. Ему, шалопаю, от этого весело, и нам весело и хорошо.
Дальше едем уже в ночи. Отец Геннадий просит в микрофон поделиться впечатлениями. С интересом слушаю. Замечательно рассказывает девчонка из Москвы, подвернувшая в самом начале поездки лодыжку и безропотно скакавшая с палочкой три дня. Я, профессиональный болтун -молчу. Засыпаю.
Проснулся, катим по утреннему Питеру – «Здравствуй Невский, здравствуй Кировский!» Первая группа выходит в Купчино, вторая у Московского вокзала, прощания и взмахи ручками. Почти пустой автобус подъезжает к подворью, сын уже на месте, встречает.
Прощайте все, кто обретался и сопереживал вместе со мной чудо.
Прощайте дорогие паломники, прощайте отец Геннадий, прощайте Катя, прощайте водилы Сергей и Николай.
2009 г.
(ФОТО Г. БЕЛОВОЛОВА)
Леушинской жемчужине посвящается…
Звучит как будто колокольный звон
Жемчужины сокрытой под водою,
Леушинских насельниц слышен стон,
Повисших над шумящею волною.
Голгофой над водой зовешься ТЫ
Великая Российская обитель,
И равной не было в России красоты,
Которую помог создать Спаситель.
Великий праведный здесь столько раз бывал,
Работая в Пустыньке вечерами,
Духовную он дочь на труд благословлял,
Молитвенными божьими словами.
Сама царица Неба и Земли
К игуменьи Леушинскои являлась,
И вещие не раз ей снились сны,
Которые разгадывать пыталась.
О, сколько слез пролито по ночам,
Трудов положено в Леушинскои святыне,
Казалось, сам господь здесь величал,
Тот храм, который под водою ныне.
Здесь чудотворный образ создан той
Царицы Божей, что спасет Россию:
«Навечно с Вами я и Вы со мной,
Мы сохраним Отечество с Миссией!»
Благословляя образом святым,
И завещая подвиг повторить великий,
Светильник наш хотел, чтоб Серафим
Исполнил долг пред материнским ликом.
Молился старец тысячу ночей,
Чтобы хватило сил прорвать блокаду,
И не смыкая старческих очей
Он вымолил спасенье Ленинграду!
Икону Божией Матери святой
Он завещал хранить до Херувима,
Чтоб не загублена была в стране лихой,
Чтобы до светлых дней была хранима.
Сегодня не утерян этот лик,
Он в стенах монастырских обитает.
Как дух Леушинскои обители велик!
Он чудотворит, лечит, исцеляет!
На километры протянулась нить
От Козельца до берегов незримых,
Леушинских сестер нам не забыть,
И дел Российской старицы творимых
А чтобы крепкой памятью была
История страны нашей великой,
Чтобы Голгофа над водой всплыла,
Молиться будем пред хранимым ликом!
И соберет Леушинская мать
На берегу в глубоком покоянье,
Всех тех, кто будет поминать,
В руках с иконой на стоянье.
Подхватит ветер тут же озорной
Записки наши, унося в обитель,
И сестры встретят с матушкой родной,
И встретит ангел их хранитель.
* * *
Спаси, царица, ты святую Русь!
Рожденное в Леушино творенье
Благословенно Праведным отцом,
Сокрытое во времена гоненья,
Сегодня вновь воскресло пред Творцом
Святая старица икону величала
За покровительство обители своей,
И именем святым ее назвала,
Сам так Господь дал право ей!
Держа в руках прекрасного ребенка,
Царица будто хочет нам сказать:
“Богомладенец тянет к Вам ручонки,
Чтобы рабов Господних всех обнять!”
Сам Праведный молился пред иконой,
И Серафиму завещал молиться ей,
Чтобы защитницей России стала новой,
Спасительницей мира и людей.
Не знали об иконе поколенья,
Но час пробил, и вновь явилась Та,
В которой есть души людской спасенье,
Любовь, целительство и красота.
Я на колени, став пред Чудотворной,
Склоняя голову, прошу, молюсь,
Спаси детей своих ты непокорных,
Спаси, царица, ты святую Русь!
* * *
Зажжем же свечи!
Куда поставить мне цветы,
И в скорби стать, где на колени?
Когда же сбудутся мечты
Великой старицы знаменья?
Куда идти с иконой мне,
Неся прекрасный образ Девы?
Когда “жемчужина” на дне
И волны бьют над нею гневно.
Сокрыто чудо под водой,
Затоплен храм, ее обитель,
Но, как и прежде, там покой
Хранит небесный Покровитель.
И слышен колокольный звон
С под рукотворного потопа,
И старицы тревожный стон,
И голос слышен издалека.
“Держу небесный посох я,
Поможет он воскреснуть храму,
Всплывет жемчужина со дна,
Из мутных вод со дна восстану.
И как мечталось раньше мне
В день ясный, солнечный пригожий
На этой стонущей земле
Придет народ с иконой БОЖИЕЙ».
* * *
Возвращенная икона
В четвертом веке создана святыня
Евангелистом праведным Лукой,
Вернулась на родное место ныне
В обитель Тихвинскую на покой.
Сей образ дивный появлялся
Семь раз над речкой рыбакам,
Но как в тумане растворялся,
Не дав дотронуться рукам.
Не раз дотла сгорали храмы
И паперть рушилась порой,
Но ни одной не знали травмы,
Кто схоронился под стеной.
А выбрав место для покоя,
И указав где ставить храм,
Сей образ опустился стоя,
К людским протянутым рукам
О, сколько душ спасенных ею
Исцелено людских недуг,
Молясь, склонялись перед нею
Просили помощи от мук.
А в дни войны с врагом жестоким
Что храмы жег и города,
Народ был наш не одинокий,
Мать Божья с ним была всегда.
И шведов полчища бежали,
В бегу самих себя давя,
А храм свой братья отстояли
У стен святых монастыря.
Далекий путь прошла икона
Сквозь пули, грохот канонад
В Россию, чтоб вернуться снова
В старинный Тихвин – русский град.
Данциг, Кольмберг, Фишбек и Прага
Икону тайно берегли,
А вот теперь Нью-Йорк, Чикого
Вернуть в Россию помогли.
И вот людской поток к иконе
Как полноводная река
Течет в обитель, к её трону
К святому образу на все века!
С ней исчезают все тревоги,
Покой, блаженство, чистота,
Простить грехи мы просим Бога,
Став на колени у креста.
И крест святой людской мольбою
Над храмом Тихвинским живет
И колокол Божественной красою
Святую Русь к спасенью позовет.
* * *
Посланник Бога
В миг стала чуждой нам тревога,
И мир, как будто, стал иной.
Мы видим крест – посланник Бога,
Несущий радость и покой!
А звон несётся над Землёю,
Запели вновь колокола,
Рукой своей Святой Никола
Благословил нас на века.
(Чудо на небе во время праздника «Балтийские колокола»
в поселке Озерки над храмом Николая Чудотворца)
* * *
Два холма
Два холма за железной оградой.
Я бросаю на них грустный взор.
О, не надо! Не надо! Не надо!
Ворошить чуть пригасший костер.
Не вернуть их. Со смертью не спорят.
Слезы горькие режут глаза.
Жаль, слезами не выплачешь горе,
Нет дороги обратной назад.
Два холма. И кусты повелики,
Да живые в букетах цветы.
Теплым, ласковым солнечным бликом
В сердце вечно останетесь вы.
Тишина. Лишь пчелиные гуды,
Да стремительный росчерк стрижей
Cпят родные! Я плакать не буду.
Я сейчас… Я не плачу уже…
* * *
Прошу помиловать, Господь!
Люблю его душой, всем сердцем и смиренно,
Я верю, что всегда Христос со мной,
Молюсь, Господь, Тебе я неизменно,
Свершая путь здесь свой земной.
Когда тревоги мучают, печали
Иль в сердце радость и покой,
Твержу себе я без устали:
«Христос со мной, Христос со мной!»
Когда свой крест нести нет больше мочи
И искушений мне не побороть,
Я возведу в поклоне к небу очи,
Прошу меня помиловать, Господь!
* * *
Стихотворения Ивана Никитина
МОЛИТВА ДИТЯТИ
Молись, дитя: сомненья камень
Твоей груди не тяготит;
Твоей молитвы чистый пламень
Святой любовию горит.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец бесчисленных миров,
И капли слез твоих считает,
И отвечать тебе готов.
Быть может, ангел, твой хранитель,
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К престолу Бога отнесет.
Молись, дитя, мужай с летами!
И дай Бог, в пору поздних лет
Такими ж светлыми очами
Тебе глядеть на Божий свет!
Но если жизнь тебя измучит
И ум и сердце возмутит,
Но если жизнь роптать научит,
Любовь и веру погасит,-
Приникни с жаркими слезами,
Креста подножье обоими:
Ты примиришься с небесами,
С самим собою и с людьми.
И вновь тогда из райской сени
Хранитель ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колени,
Молитву к Богу вознесет.
* * *
СЛАДОСТЬ МОЛИТВЫ
Бывают минуты,- тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно…
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
И дума за думой на ум мне приходит,
И жар непонятный по жилам течет,
И сердце отрады ни в чем не находит,
И волос от тайного страха встает.
И вспомню тогда я тревогу желаний,
И жгучие слезы тяжелых утрат,
Неверность надежды и горечь страданий,
И скрытый под маской глубокий разврат,
Всю бедность и суетность нашего века,
Все мелочи жалких, ничтожных забот,
Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
И грозную вечность, и с жизнью расчет;
И вспомню я крест на Голгофе позорной,
Облитого кровью Страдальца на нем,
При шуме и кликах насмешки народной
Поникшего тихо покорным челом…
И страшно мне станет от этих видений,
И с ложа невольно тогда я сойду,
Склоню пред иконой святою колени
И с жаркой молитвою ниц упаду.
И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
И кто-то со мной в полумраке стоит:
Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
Мой ангел-хранитель молитву творит.
И в душу прольется мне светлая радость,
И смело на образ тогда я взгляну,
И, чувствуя в сердце какую-то сладость,
На ложе я лягу и крепко засну.
* * *
Стихотворения иеромонаха Романа
Страх Господень — авва воздержания,
Воздержанье дарит исцеление.
Лучшая поэзия — молчание,
Лучшее молчание — моление.
Лучшая молитва — покаяние,
Покаянье тщетно без прощения.
Лучшее пред Богом предстояние —
В глубине высокого смирения.
Я забудусь в таинстве молчания
Пред иконой чудной — УМИЛЕНИЕ.
Да очистят слезы покаяния
Высшую поэзию — моление.
* * *
Без Бога нация — толпа,
Объединенная пороком,
Или слепа, или глупа,
Иль, что еще страшней, — жестока.
И пусть на трон взойдет любой,
Глаголющий высоким слогом,
Толпа останется толпой,
Пока не обратится к Богу!
* * *
Пресвятая Богородице,спаси нас!
Пускай по мне злорадствуют в аду,
И жар геены душу обжигает.
К Святей Твоей иконе припаду,
Моя Отроковице Преблагая!
О, Цвете несказанной чистоты!
Душа моя к Тебе взывает стоном:
Заступнице моя, когда б не Ты,
К кому б еще прибегнул недостойный?
Мой верный Ангел, далеко стоя,
Скорбит и плачет о моем лукавстве.
Не оттолкни ж, Владычице моя,
Когда пойду, убогий, по мытарствам.
О, как предстаю я перед Судией?
(Замри, душе, заранее рыдая.)
О, Дево, будь поддержкою моей,
Пред Ним моим последним Оправданьем.
Рыдай, душе, покуда время есть,
Откуда ложь, откуда зло — не знаю.
За Сына Твоего готов на крест,
И сам же, окаянный, распинаю.
Моя Царице, Радосте моя,
Хоть Ты меня не осуди, настави.
И пусть мне ад. И из геенны я
Тебя благословлю, о, Пресвятая!!!
* * *
(997)